Можно ли в XXI веке говорить о завершении эпохи, которую социальные философы называют «модерном»? Разумеется, вопрос этот не имеет единственного правильного решения: модерн и его границы во времени определяют по-разному - иногда отождествляя с Новым временем, иногда беря этот термин в более узком значении. Любые границы и периодизации всегда условны, и разные фазы развития проходят не синхронно в разных странах и регионах. И все же это понятие позволяет выделить механизмы общественного развития, которые становятся доминирующими в определенное время и затем утрачивают свою гегемонии.
Государство модерна
В экономике модерн - прежде всего индустриализация, но в передовых странах она завершилась переходом к постиндустриальной экономике, в которой роль промышленности уменьшается, а на ее место приходят сервис и обработка информации (что, кстати означает замедление экономического роста). В искусстве и литературе известно противопоставление модернизма и постмодернизма. В демографии модерн прежде всего связывают с взрывным ростом населения из-за снижения смертности на фоне пока еще высокой рождаемости. Но далее начинается вторая фаза демографического перехода, когда рождаемость уменьшается, а с ней и темпы роста численности населения. В идеологии для модерна характерны «большие нарративы», крупные разработанные идеологии – такие, как марксизм, и выстроенные вокруг них влиятельные и часто массовые политические партии (идеологии становятся даже синонимом партийности). В наше время на фоне упадка идеологий утратили идеологическую однозначность и партийные программы.
Но что же происходит с государством?
Для модерна считается характерным нация-государство, суверенное национальное государство, территориально локализованное, построенное на идентичности и сплоченности своего населения, обладающее монополией на насилие на своей территории, осуществляющее многофункциональное регулирование с помощью мощного бюрократического аппарата. Единственное значимое отклонение от этой модели в наше время - Европейский союз, создавший надгосударственную надстройку над рядом национальных государств. На всей остальной территории планеты более или менее господствует модель «национального государства модерна», хотя многие функции правительств этих государств все больше передаются различным международным организациям.
В каком направлении могут развиваться государства модерна и их политические системы?
Сегодня развертывается по меньшей мере два глобальных тренда, которые могут изменить облик государственности. Прежде всего, это кризис национального государства, в результате которого на повестке дня может стать вопрос о появлении правительств и политических единиц иных типов: мирового правительства, иных наднациональных властей, городов–государств и, наконец, экстерриториальных государств.
Второй тренд связан с изменением существующих политических систем под влиянием информационных технологий. Впрочем, последние влияют на все, включая и территориальный принцип государственности.
Кризис национального государства
Уже несколько десятилетий существует обширная философско-политическая литература, доказывающая неадекватность и неэффективность национального государства в условиях глобализации [5, с.5-9]. Иногда среди сторонников теории его устаревания выделяют «либеральных интернационалистов», прямо призывающих к созданию мирового органа управления [8]. Сторонники этой теории полагают, что локальное государство не соответствует глобальному характеру экономики и, с одной стороны, не может выработать релевантные этой экономике способы регулирования, тем самым замедляя ее развитие, а, с другой стороны, не способно такую экономику контролировать (слишком много важного происходит за пределами юрисдикции любого государства).
Общим местом в современной политической литературе стала постепенная утрата власти территориальными правительствами, так как все больше значимых процессов имеют глобальный характер. Юрген Хабермас обозначил это как «бессилие посредством глобализации» [15, с.124-125]. В политической литературе широко используется термин «десуверенизация», и, как выразился Л.Е. Гринин, «начиная с послевоенного времени все больше государств добровольно и сознательно идет на ограничение своих суверенных прав», причем наибольшим суверенитетом обладают страны, идеологически и экономически закрытые [5, с.836].
Кроме того, национальное государство не соответствует масштабам стоящих перед человечеством глобальных проблем - таких, как проблемы климата и экологии.
Отдельная проблема - идентичность нации в условия роста миграции и смешения населения. Петр Щедровицкий выдвинул концепцию «постнационального государства», которое может быть выращено «в инкубаторе империй нового поколения» - таких, как США, причем «космополитическое государство сегодня исторически более эффективно, чем национальное» [17].
Успешное развитие наднациональных институтов, международных организаций, экономических и политических союзов разных стран добавляет аргументов концепции устаревания «государства модерна».
Важно, что государство по определению - прежде всего монопольный обладатель средств насилия на определенной территории. И его генезис, и его легитимность связаны со способностью к насилию, - но все меньше вопросов госуправления может сегодня решаться с помощью грубой силы, - во всяком случае, военной. Среди задач современных правительств все меньше таких, которые требуют посылать куда-либо кавалерию и артиллерию. На это обращает внимание Марти ван Кревельд, который, рассуждая об упадке современного государства, отмечает, что военные возможности современных государств, численность армий, способность правительств вести длительную и масштабную войну и их моральная готовность вступать в войну резко сокращаются [9, с. 435-462]. Между тем государство, которое располагает полицией, но не может вести военные действия, больше похоже не на суверенное государство, а на провинцию децентрализованной империи или на штат некой федерации.
Американский экономист и эколог Джереми Рифкин считает, что о глобализации говорить пока рано, а перспективной идеей является континентализация - создание континентальных политических и экономических союзов стран наподобие Евросоюза [12, c.228-272]. Однако опыт ЕС остается уникальным, и не ясно, может ли он быть транслируем на другие регионы (в частности, в силу уникального опыта Европы по созданию наднациональных империй). Идея общеевропейской империи, континентального политического единства не является для Европы новацией - еще в 1915 году русский историк Михаил Ростовцев в брошюре «Мировое и ли национальное государство» писал, что вопрос о выборе между национальным и мировым государством вставал перед Европой во времена и Карла Великого, и Карла V, и Наполеона [13, с.3].
Опыт феодальных империй интересен сегодня тем, что в них «правительства» представляли собой сложную многоступенчатую иерархию, и с учетом городов и церкви - иерархию не всегда линейную, а суверенитет и полномочия могли распределяться между уровнями этой иерархии сложным образом. Мартин ван Кревельд прогнозирует, что в будущем правительства будут более фрагментированными, интегрированы с друг у другом, образовывать иерархию и, возможно, иногда даже делить власть на одной и той же территории [9, с.513-514].
Город-государство
Среди политических примет феодальной Европы, которые могли бы стать актуальными, выделим феномен вольного города. Второе пришествие идеи вольных городов присутствует в обсуждении политологами и политическими географами идеи глобальных городов, становящихся неуправляемыми со стороны государств.
Идея города-государства связана с важным вопросом о том, какие вообще существуют рациональные основания политической власти некоего правительства на данной, а не на иной территории. Территории современных государств сложились исторически, то есть в результате нагромождения случайностей. При этом , хотя границы юрисдикций современных властей определяются и территориально, но сами власти концептуально считаются органами не территорий, но проживающих на них человеческих сообществ. Между тем различного рода мобильности уже начинают подрывать – и, вероятно, будут подрывать в будущем – привязку сообществ к территориям. Миграционные потоки уже ставят почти любое государство в ситуацию, когда часть его граждан живет за рубежом, а на его территории живет некоторое количество иностранцев.
Если экстраполировать эту ситуацию до предела, мы можем себе представить себе мир высокой мобильности, населенный в основном кочевым, часто меняющим место жительство населением, – причем меняющим его в масштабах целой планеты. В этом мире взаимоотношения между правительством территории и гражданином начинают напоминать отношения между постояльцами и администрацией отеля. Государства отвечает за инфраструктуру и благополучие своей территории и соперничают за жителей-постояльцев, которым очень просто сменить место проживания, если порядки в данной стране ей не нравятся.
В этих условиях становится не ясно, каковы будут права жителей страны по выборам ее правительства: могут ли постояльцы выбирать дирекцию отеля? Главный аргумент «против» заключается в том, что постоялец в гостиницы живет в ней временно и не может быть кровно заинтересован в том, чтобы «отель» стратегически развивался.
Вероятно, важным политическим вопросом будущего станет ценз оседлости избирателя и политические конфликты между относительно постоянным населением и большим количеством кочевников, проживающих на ней временно (в прошлом аналогичные конфликты существовали между оседлыми жителями и бродягами). Возможно, политические и избирательные права будут определяться не только временем проживания, но и сферой занятости: более патриотичной, более тесно связанной с территорией категорией населения будут связанные с местным хозяйством, местной инфраструктурой, с обслуживанием и снабжением живущих здесь жителей, а не с работой на заграничные рынки, - то есть скорее работники отеля, чем постояльцы.
Можно представить, что так же, как древнем Риме у патрициев и плебеев (то есть у граждан с разным сроком пребываниях их предков в Риме) были разные системы представительства (у плебеев - трибуны), в мире с высокой долей кочевого населения система территориальных властей будет включать в себя особую подсистему представительства и защиты прав именно для временных жителей.
Помимо миграции, есть и другие типы мобильности, –например, культурно-информационная - подрывающие границы местного сообщества. Национальное государство строится на понятии нации, связанном с культурно-языковым единством. А оно подрывается в результате двух противоположных процесса.
С одной стороны, на многих территориях растет культурное и языковое многообразие: поскольку население перемешивается, то растет значение международных языков и культурных заимствований.
С другой стороны, мы видим рост унификации культуры в широком диапазоне - от унификации кухни до унификации правовых и деловых обычаев.
При этом унификация бывает также различная. Прежде всего мы видим экспансию мощных культурных образцов, перестраивающих культурные пространства во всех странах. К таким образцам, становящимися культурными империями, относятся, например, английский язык, голливудский кинематограф, Макдональдс, банковские карточки международных платежных систем, международные отельные сети.
Но есть и другой тип унификации – при которой перемешивание многих культур порождает сходный результат в разных частях мира (например, когда во многих мегаполисах планеты обязательно должны присутствовать и рестораны китайской кухни, и рестораны индийской кухни, и цыганские таборы, и тайские массажные салоны, и кружки по изучению йоги и буддизма, и храмы самых разных религий). Культура (включая право) одновременно и унифицируется, и микшируется.
Чем большие успехи будет делать компьютерный перевод с языка на язык, тем меньшее значение будет играть язык как фактор, изолирующий государства и нации друг от друга, привязывающий индивида к территории и повышающий издержки смены гражданства. Если предположить, что развитие информационных технологий сделает перевод предельно простым, недостаточное владение иностранным языком перестанет удерживать человека на данной территории и снизит значение языка как фактора идентичности.
В этой связи важнейшей рациональной привязкой власти к территории становится функция управления инфраструктурой (в широком смысле – включая полицию и здравоохранение). Но это сделает рациональными основаниями для проведения территориальных границ границы инфраструктурных комплексов, наиболее естественным из которых является город.
В мире, в котором значительная часть населения является кочующей и не имеет привязки к территории с точки зрения идентичности, в мире, где этничность подорвана, а культура подвержена унификации и микшированию, город-государство кажется самым естественным модусом для территориальной власти.
Экстерриториальное государство
Дух современных информационных технологий наиболее контрастирует с духом традиционной государственности в вопросе о территориальной локальности. Главное, что могут современные коммуникации - устанавливать мгновенную связь на любом расстоянии в пределах планеты. Разумеется, решение множества общественных вопросов требует не только коммуникации, но и физического взаимодействия, - но все-таки не всех вопросов. Внутри сферы политики и администрирования огромный пласт функций сводится именно к передаче и обработке информации. Все финансовые операции, включая назначение пенсий и пособий, нотариат и запись актов гражданского состояния, регистрация сделок и прав собственности, выборы и политическая пропаганда и многие другие вопросы являются вопросами коммуникационными, и технические возможности уже позволяют решать их без территориальной привязки.
Современной государственность основана на представлении о населении территории как политическом сообществе, связанном с определенным правительством, в идеале - избирающем это правительство. Но рост безопасности, развитие информационных технологий и вообще рост экстерриториальности общественных процессов может поставить вопрос о формировании экстерриториальных политических сообществ.
Можно представить себе экстерриториальное суверенное государство, не обладающее собственной территорией, но обладающее населением - которое живет в разных местах, но зарегистрировано в качестве граждан данного государства, платит ему налоги или взносы и пользуется определенными сервисами.
Впрочем, до «экстерриториального суверенного государства» в полном смысле слова человечество может и не дойти прежде всего потому, что сама категория суверенитета начинает резко трансформироваться. Но мы можем представить формирование некоторых экстерриториальных политических сообществ, может быть, «экстерриториальных общин». Эмбриональные формы этого мы видим уже и сегодня, древнейшая из них - католические монашеские ордена. Еще важнее, что ряд функций государства на нерегулярной основе уже могут быть переданы экстерриториальных структурам. Так, коммерческие, ведомственные, корпоративные и отраслевые пенсионные системы не имеют территориальной привязки, хотя обычно не выходят за пределы одного государства. Международные коммерческие (третейские) суды - прекрасный пример экстерриториальных судебных органов, куда может обратиться любой желающий. Системы регистрации патентов национальны, но очевидна потребности сделать их международными, поскольку их клиентами все чаще являются иностранцы. В системе дистанционной идентификации пользователя и электронной подписи экстерриториальным может стать любой сервис, связанный с регистрацией чего-либо, будь это брак или права.
Экстерриториальными могут быть и любые операции по перераспределению финансовых средств. Так, чтобы система социального страхования была экстерриториальной, нужно только, чтобы в нее входили достаточное количество участников. Криптовалюты показывают, что у экстерриториального государства может быть своя валюта и денежная политика.
Культурная и образовательная политика в рамках экстерриториального государства тоже возможна: для этого достаточно иметь средства, особенно если сами культурные и образовательные проекты, финансируемые из бюджета сообщества, имеют сетевой, виртуальный характер. Впрочем, какой-либо культурный проект, например, фестиваль, может стать поводом для съезда граждан сообщества, - чтобы они встретились в одном физическом пространстве.
Труднее всего представить передачу экстерриториальному сообществу функций безопасности. Без территории ему нечего защищать, но можно представить, что «государство без территории» участвует в каких-то военных операциях в составе коалиции, или с помощью механизмов финансирования, или даже выставляя своих вооруженных граждан – как добровольцев или на иных началах.
Трудно представить, как могут на экстерриториальных началах осуществляться полицейские и уголовно-судебные функции, но экстерриториальное сообщество может защищать нарушенные права своих членов с помощью аутсорсинговых структур - через юристов, детективные агентства и частные военные компании.
В принципе, юрист, защищающий права членов экстерриториального политического сообщества, должен выполнять функции, аналогичные функции консулов в современной дипломатической службе. Можно представить договор между экстерриториальным государством и территориальной политической единицей, по которому территориальные структуры исполняют решения судов экстерриториального государства, проводят аресты по их указаниям и содержат заключенных в своих тюрьмах. Опыт ЦРУ, например тюрьмы Гуантанамо, а также опыт международных трибуналов показывает возможность тюрьмы одного государства на территории другого.
Главнейшее следствие существования экстерриториальных сообществ - обострение конкуренции политических и административных систем за граждан. Такая конкуренция существует уже сегодня, поскольку есть эмиграция и люди меняют гражданство. Но территориальный переезд в другую страну сопряжен с большим количеством издержек. Смена экстерриториального государства, вероятно, будет не сложнее, чем смена банка в условиях дистанционного обслуживания. Таким образом, конкуренция за граждан станет дополнительным фактором повышения качества административно-политических систем.
Отчасти идея выбора экстерриториального сообщества напоминает идею выбора виртуальных зон, в которых действуют разные правила, выдвинутую Дэвидом Джонсоном и Дэвидом Постом [7, с.233-238]. Если в физическом мире человек обычно привязан к территории с определенным законодательством, то в виртуальном пространстве менять зоны с разными правилами легко, что способствует конкуренции между законодательствами, а значит, и дарвиновскому отбору: «В киберпространстве любой пользователь обладает более доступной возможностью выхода, перемещаясь от одного набора правил виртуальной среды к другому, обеспечивая тем самым более приемлемый механизм отбора, благодаря которому различные наборы правил будут со временем эволюционировать» [7, с.237].
Сходная идея содержится в книге Чандрана Кукатаса «Либеральный архипелаг», где говорится что в действительно либеральном обществе должны иметься сообщества с разными нравами, культурами и законодательствами, – разумеется, при условии, что любой гражданин имеет право выйти из своего сообщества и войти в другое [10].
Обе эти идеи ведут к принципу экстерриториального политического сообщества. Если говорить о виртуальны зонах с различными правилами, то они будут иметь значение только при условии, что и сами правила касаются существенных вопросов, - а значит, вопросов, которые сегодня являются предметом государственного управления.
Что касается сообществ, о которых пишет Кукатас, им не обязательно существовать в границах одного государства, а если члены такого сообщества будут разбросаны по большим территориям, им придется пользоваться для поддержания связи информационными технологиями, - так что речь идет тоже об экстерриториальных квазигосударствах.
Куда более вероятным, чем формирование полноценного экстерриториального государства, кажется возникновение множества сообществ, объединенных вокруг какой-то одной из административной или финансовой функции, - например, социального страхования или защиты прав. Эти сообщества нельзя будет называть политическими, и с государством нашего времени их будет связывать только то, что функции, которые они берут на себя, в прошлом были функциями государственных институтов. Но нельзя отрицать и возможность формирования многофункциональных политических сообществ с атрибутами государств, - включая герб, гимн, валюту и даже символические вооруженные силы, - или, во всяком случае, готовность участвовать в силовых акциях тем или другим способом.
Так же, как экстерриториальные государства, возможны экстерриториальные международные сетевые политические партии, чьи члены могут никогда не встречаться друг с другом физически. Овладение возможностями информационных технологий уже привело к появлению политических партий нового типа, которые называют сетевыми или «медиакоммункациоными» партиями», а также «киберпартиями» [18; 19]. Они не нуждаются в активном членстве или, во всяком случае, не рассматривают массовое членство как значимый ресурс, поскольку их руководство может общаться с миллионами избирателей напрямую, использую возможности коммуникационных технологий, в частности, интернет-продвижения. Профессиональный коммуникационный менеджмент составляет костяк руководства подобной партии, хотя иногда оно сводилось к одной популярной медиаперсоне с раскрученным интернет-ресурсом. Как замечает политолог Леонид Сморгунов, главным показателем значимости подобной партии является посещаемость ее сайта [14, с.24], - но, разумеется, речь должна идти обо всех видах современных коммуникаций. Такие партии могут приобрести международный характер и ориентироваться не только на национальные органы власти. Представима ситуация, когда одна и та же партия участвует в выборах в разные национальные, наднациональные и экстерриториальные политические органы в разных частях мира.
Идея экстерриториальных политических единиц будет вызвать жесткое сопротивление традиционной государственности. О возможности такого конфликта пишет британский политик Майкл Говард: по его словам, развитие Интернета порождает возможность столкновения местных сообществ с сообществами виртуальными, не привязанными к месту [4, с.125].
Сегодня мы пока не видим движения к экстерриториальной государственности, – наоборот, наблюдается противоположный феномен «территориализации киберпространства» (так британский юрист Николас Цагориас назвал попытки территориальных государств поделить Интернет, применять к Интернету свое национальное регулирование, придать признаки территории пространству, лишенному территориальности в собственном смысле слов)а. На противоположном полюсе находится детерриториализации суверенитета, то есть отделение полномочий от территории [16, с.115], ведущее к формированию экстерриториального государства.
Электронное голосование и перманентный референдум
Самое простое, что могут сделать информационные технологии для современных политических систем, – дистанционное электронное голосование. Само по себе это еще не меняет сущности политического процесса, но, как часто бывает в истории, технические изменения могут иметь существенные отдаленные последствия. В частности, переход процедуры голосования в цифровую среду приводит к тому, что проводить голосование можно гораздо проще, дешевле, а главное - чаще. А это означает, что такая экзотическая и применяемая в большинстве стран мира крайне нерегулярно политическая форма, как референдум, обретает второе дыхание. Массовые опросы, консультации сразу с большим количеством населения и полноценные референдумы становятся возможным проводить хоть каждый день, более того - возможно несколько параллельно идущих референдумов, каждый из которых проводится, скажем, в течение нескольких месяцев, - пока нужное количество участников не выскажется по выставленному на голосование вопросу. Референдум может «закрываться», когда число участников, наконец достигнет установленной нормы. И вся система управления может приобретать характер перманентного референдума.
Важный прототип процедур, характерных для «электронного государства», - интернет-петиции, практикуемые во многих странах. В государстве, чья политическая система будет активно использовать возможности прямой коммуникации власти с населением, такие петиции могут быть формой законодательной инициативы. Разумеется, тут возникает проблема юридически корректных формулировок, но эта проблема решаема той или иной процедурой. Общий же принцип заключается в том, что любой гражданин может быть автором законодательной инициативы при условии, что его предложение наберет достаточного количество голосов поддержки.
Система «перманентного референдума» может повлиять на бюджетный процесс, так что распределение бюджетных приоритетов будет зависеть от предпочтений граждан, и на массовом голосовании будет решаться вопрос о выделении дополнительного финансирования на ту или иную статью.
Информационные технологии могут изменить такой старый демократический институт как жюри присяжных. Так, число присяжных может резко увеличиться, а жюри - стать действительно массовым органом; физическое присутствие в суде могут перестать быть нужными. Знакомство с материалами дела может осуществляться дистанционно, вместо изоляции присяжного возможно введение системы контроля за тем, чтобы он действительно знакомился с материалами процесса и чтобы исключить подозрения в подкупе и запугивании. Впрочем, сама массовость присяжных усложнит подкуп и запугивание и, кроме того, как можно надеяться, ускорит формирование жюри - отказ одного кандидата в присяжные от участия в жюри не будет ничего значить, участие в процессе не будет означать отказ от привычной среды обитания и, наконец, если количество присяжных может определяться не точной цифрой, а некоторым диапазоном, это также облегчит формирование жюри.
Референдум – тяжелое орудие демократической политики, поскольку он предполагает участие большинства избирателей. Но легкость связи с населением, которую могут обеспечить информационные технологии, позволят проводить опросы, которые требуют участие не всех избирателей, но определенных их категорий, уместных для того или иного вопроса. Может возникнуть индустрия «малых референдумов» для определенных групп населения, а также имеющих статус референдума экспертных опросов. Можно привлекать к голосованию только людей, являющихся экспертами по определенному вопросу, или только людей, в силу жизненных обстоятельств зависящих от его решения. Можно представить себе референдум для врачей, для юристов, для больных с определенными диагнозами, для пенсионеров, для безработных, для бедных, для жителей экологически неблагополучных зон. Кстати, эта идея предполагает, что в развитии государственного права должен появится и особый правовой статус для экспертных опросов.
Можно представить ситуацию, когда никаких внешних препятствий и фильтров для участия в референдуме нет, но, с другой стороны, нет и ограничений по количеству участников референдума, и предварительно избиратель должен зарегистрироваться как интересующийся вопросами данного типа, – например, вопросами спорта и желающий принимать участие в решении этих вопросов. Таким образом, «малые референдумы» будут проводится только среди тех, кто заранее зарегистрировался как заинтересованный в участии в опросах по данной теме.
Подробно устройство государства «перманентного референдума» проработано в книге «Облачная демократия» [3]. В ней, в частности, предлагается система, при которой граждане постоянно должны голосовать по предлагаемым вопросам, разбитым на определенные темы, но имеется возможность делегировать свои полномочия по голосованию тем, кому избиратель доверяет. Таким образом, роль политиков будут играть авторитетные и популярные персоны, которые смогли убедить достаточно большое число людей делегировать им право голосования, а роль палаты депутатов играют обладатели наибольшего числа таких «доверенностей». Разумеется, необходима возможность отзыва делегированного голоса и отправки в отставку любого должностного лица, если достаточно большое число избирателей проголосуют за недоверие ему.
Такая система может породить огромное количество лиц, обладающих некоторым авторитетом и некоторым политическим влиянием (в том числе и через механизм делегирования голосов), но их будет много, и влияние каждого из них поэтому будет несопоставимо с влиянием современных обычных политиков - граница между традиционными политиками и сетевыми лежит примерно там же, где граница между традиционными СМИ и блогерами. СМИ представляют собой особый институт, противопоставленный пассивной читательской и зрительской массе, в то время как блогеры являются всего лишь самыми активными из пользователей соцсетей, - примерно то же можно будет сказать и о политических активистах сетевой эпохи. Об этом, в частности пишет литовский политолог Лаурас Белинис, предложивший концепцию «электронной агоры», по которой в условиях развитой электронной демократии политики в современном смысле исчезают, «их функции теряют смысл, вся ответственность распределяется между э-гражданами» [2, с.72].
Разумеется, развитая электронная демократия предполагает, что большинство граждан обладает доступом к информационным сетям и навыками, чтобы ими пользоваться. В этой связи любопытна концепция «цифрового гражданства» или «электронного гражданства». По определению И.Л. Бачило, «электронный гражданин» - это гражданин, способный пользоваться компьютерной техникой и эффективно взаимодействовать с ее помощью с источниками информации [1, с.5].Также важен вопрос о необходимости регулирования, направленное на сохранение открытого, беспрепятственного доступа к интернету и отсутствие дискриминации в этой сфере [4, с.116-119]. По сути, речь идет о важнейших политических правах человека - о праве на доступ к информационным технологиям, обеспечивающим возможность участия в политической жизни. А поскольку речь идет о политических правах, то встает вопрос, что пользование этими технологиями в неком минимальном наборе должно быть субсидированным или даже бесплатным, – возможно, государство будущего должно обеспечивать всем гражданам доступ в интернет и к другим значимым информационным ресурсам. Кстати, в 2001 году в Конституцию Греции уже было включено «право на участия в информационном обществе – по сути это развитие «права на доступ к информации», которое присутствует и в российской Конституции.
Прямая демократия и коллективное обсуждение
Радикальные изменения, которые информационные технологии могут привнести в политическую систему, породят конфликт с силами традиционной государственности. Возможно, прав российский юрист А.А. Джигарян, предсказывающий, что развитие «киберполитики» порождает опасность конфликта институтов прямой и представительной демократии [6, с.615].
Информационные технологии придут в политическую систему первоначально как подсобный инструмент представительной демократии, но впоследствии будут иметь более важное значение.
Традиционно считается, что прямая демократия возможна только в небольших коллективах, недаром Аристотель считал население в 1000 человек верхним пределом для хорошо управляемого полиса. Но современные информационные технологии, обеспечивающие доступ к большому числу людей, возрождают надежды на технологизированную прямую демократию.
Камнем преткновения служит то, что прямая демократия предполагает не только непосредственное голосование граждан, но и коллективное обсуждение политических вопросов, что крайне трудно организовать, когда число потенциальных участников обсуждения измеряется миллионами.
Тем не менее вопрос об организации таких обсуждений стоит на повестке дня, массовые сетевые обсуждения, например, вполне могут прийти на смену публичным слушаниям, и стоит согласиться с Лаурасом Белинисом в том, что электронная демократия – это не только голосование и выборы, но и «каждодневная политическая экспрессия граждан, предоставленная каждому возможность высказаться» [2, с.67].
В отличие от голосования, отдельные мнения с их нюансами невозможно суммировать с помощью простых арифметических правил. Процедуры интеграции множества мнений – очень сложная проблема. Возможное решение – создание в ходе споров списка альтернативных мнений, после чего все участники могут голосовать за каждое из них. Возможно разделение участников дискуссии на группы с выработкой каждой из них своей резолюции.
Пока еще неизвестны возможности искусственного интеллекта, способного прочесть все высказывания и интегрировать их, сформулировать компромиссные или обобщающие суждения. Если такой искусственный интеллект будет возможен, он может стать важным элементом массовых публичных слушаний. В любом случае модерирование массовых дискуссий - еще не возникшая, но уже явно требующаяся отрасль информационных технологий.
Пока отсутствие такого «искусства» не позволяет социальным сетям, аккумулирующим огромный массив дискуссий по политическим вопросам, превратиться в важного политического актора, действительно выражающего мнение своих многочисленных участников. Сегодня споры и мнения представлены в соцсетях в столь хаотичном виде, что чисто технически крайне трудно использовать их для каких-то политических целей. Процедуры, приводящие к тому, что в ходе дискуссии все участники достаточно полно знакомятся с мнением друг друга и с релевантной информацией, а затем по итогам дискуссии вырабатывают определенный результат, - например, в виде списка самых важных мнений, рейтингованных по популярности, - еще предстоит разработать, но потребность в них с каждым днем все больше.
С другой стороны, если методы модерирования общения множества людей будут найдены, то вопрос, быть может, встанет не только о массовом обсуждении политических проблем, но и о выполнении массой избирателей определенных функций правительства.
Ускорение возможности коммуницировать и обсуждать различные проблемы может привести к увеличению роли коллегиального управления. Сегодня подавляющее большинство «точек принятия решения» в административных и политических системах представляют собой должностные позиции, занимаемые руководящими персонами единолично. Среди причин этого - чрезмерная громоздкость, высокая стоимость и недостаточная оперативность коллегиальных способов управления. Эти недостатки могут быть преодолены разработкой специальных процедур принятия коллегиальных решений с использованием современных информационных технологий. Разумеется, тут нужна не только дистанционная связь, которая позволяет обходиться без физического созыва всех членов «коллегии» за одним столом, но и тщательно продуманное модерирование, снабжение нужной информацией и учет мнений каждого участника. Поэтому речь идет не просто о коллегиальности в старом смысле слова, но о достаточно сложной и автоматизированной процедуре интеграции мнений и их конвертации в единое решение.
Подводя итоги
Иерархические системы, лежащие в основе устройства современного государства, во многом возникли как средства решения двух проблем - пространственной удаленности и недостаточной информационной мощности управленческих инстанций. Власть должна присутствовать близко к управляемым объектам, и у любой властной инстанции не может быть слишком много адресатов, с которыми она коммуницирует, - включая и подчиненные звенья.
Развитие информационных технологий способствуют устранению обеих этих проблем. Чем дальше, тем больше исчезают прежние основания для территориальной привязки власти, а также для наличия большого числа промежуточных иерархических звеньев. Важнейший политический эффект современных информационных технологий - возможность непосредственной, быстрой и дешевой связи любой политической инстанции с огромным количеством граждан (или любых других значимых единиц), причем напрямую и без посредников. Но это лишь техническая возможность, одной которой недостаточно для реформирования политических систем. Политикой тактически правят интересы, а не инженерные решения.
Однако использование возможностей политического реформирования, которые таятся в информационных технологиях, будут способствовать и росту политических свобод, и большему участию населения в принятии решений. Да, информационные технологии могут служить автократии как инструменты слежки за населением, - но они могут быть и инструментами политического прогресса.
Литература
- Бачило И.Л. Правовая платформа построения электронного государства// Информационное право, 2008, №4
- Белинис Л. Электронная демократия: политика в условиях глобальной коммуникации // Журнал социологии и социальной антропологии. 2003. Том VI. № 4
- Волков Л., Крашенинников Ф. Облачная демократия. М.: Кабинетный ученый, 2013.
- Говард М. Интернет и демократия //Альтернативы, 2003,№4
- Гринин Л.Е. Государство в прошлом и будущем.// Вестник Российской академии наук,. 2009, № 9
- Джагарян А.А. Электронная демократия на местном уровне в России: конституционно-правовые проблемы // Конституционное право и политика: сборник материалов международной научной конференции. М.: Юрист, 2012
- Джонсон Д. Р., Пост Д. Д. Право и границы: истоки права в киберпространстве. - в кн: Криптоанархия, кибергосударства и пиратские утопии. Екатеринбург: Ультра.Культура, 2005
- Кочетков А.П. Национальное государство в условиях глобализации //Общественный науки и современность, 2014, №4.
- Кревельд М. ван. Расцвет и упадок государства. М.: ИРИСЭН, 2006
- Кукатас Ч. Либеральный архипелаг: Теория разнообразия и свободы. М.: Мысль, 2011
- Мариносян Х.Э. Национальное государство: настоящее и будущее //Философские науки, 2011, №5
- Рифкин Дж. Третья промышленная революция: Как горизонтальные взаимодействия меняют энергетику, экономику и мир в целом. М.: Альпина нон-фикшн, 2014Ростовцев М. И. Национальное и мировое государство. М.: Типо-лит. т-ва И.Н. Кушнерев и К, 1915
- Сморгунов Л. В. Сетевые политические партии// Полис, 2014, № 4
- Хабермас Ю. Постнациональная констелляция и будущее демократии // Логос, 2003, № 4-5
- Цагориас Н. Правовой статус киберпространства //Государство и право в новой информационной реальности. М:ИНИОН РАН, 2018
- Щедровицкий П. Государство в эпоху гуманитарных технологий - http://old.russ.ru/politics/meta/20000721_sch.html [дата обращения: 24 июля 2019 года]
- Hartleb F. All tomorrow‘s parties: The changing face of European party politics. Brussels: Centre for European Studies. 2012
- Margetts H. Cyber Parties - In: Handbook of Party Politics,. London: SAGE Publications Ltd, 2006
Комментариев нет:
Отправить комментарий