НАУКА ПРОРЫВА

Почему новый нацпроект может привести к краху российской академической мысли. Да и не академической — тоже

Цель нацпроекта «Наука», запускаемого с начала 2019 года, — прорыв в технологиях и место в пятерке мировых научных держав. Знание номинально возвращается в канон идеологии; финансируется апгрейд приборной базы и создание институтов нового типа; разрешается, наконец, вековая проблема внедрения. Однако эти брызги шампанского воодушевляют не всех. На фоне мировых конкурентов ресурс в 400 миллиардов рублей на 6 лет недостаточен для «амбициозных» целей и даже для консервации отставания. Зато повышается зависимость науки от администрации, еще более напрягая и без того непростые взаимоотношения между учеными и властью. У нас это не первый из «инновационных прорывов», с точки зрения эффективности более напоминающих прорыв в трубе.

Ралли спидометров

В декларациях власти цели редко бывают дурными — дьявол таится в методах целеполагания и оценки результата. В нашем случае пугает вытеснение качества количеством. «Прорыв» полностью исчислим: 5 научных держав, удвоение числа публикаций, 15 научно-образовательных центров и 10 «научных центров мирового уровня», 10 000 молодых специалистов, 1500 заявок на патенты, 140 запатентованных технологий, 250 компаний в консорциумах… Цифровизация больших игрушек власти. Все точно, как в данных Росстата, когда нужно, показывающих все — и ничего.

Планировать число исключительно журнальных статей — то же, что требовать от Союза композиторов за 6 лет создать 960 000 музыкальных миниатюр формата «Времен года» или «Детского альбома».

Отчитываться заявками на патенты — это как оценивать сборную числом попыток ударить в сторону ворот. И это не казус, а именно установка. При допуске руководства РАН было категоричное условие: никаких «лишних слов» — только то, что сопоставимо с мировым уровнем в числах. Насколько такая калькуляция релевантна задаче и совместима с самой природой науки, не обсуждается. Как в одном из лучших фильмов о науке «Весна»: «Масса солнца два октилиона тонн! Три октилиона свечей!»

Цифры в наукометрии о чем-то говорят, но лишь как побочный результат и косвенный индикатор. Когда же цифра становится ориентиром, происходит сдвиг мотива на цель, и люди начинают работать не на задачу, а с прибором — во всех смыслах. Целью становится не догнать и даже не развить скорость, а обеспечить положение стрелки. Тоже инновации, но особого рода — лучший способ номинально отчитаться перед начальством, завалив программу по сути, как мы любим и умеем.

Теневая идеология проекта

Каждый проект закона или программы начинается с раздела «Концепция», обсуждаемого в первую очередь. Это идеология проекта или, если угодно, его философия. В нашей презентации такая идеология сознательно элиминирована, но это не значит, что ее нет в подсознании и что ее нельзя реконструировать. Философия есть всегда и везде, но латентно и в виде непромысливаемых «очевидностей», очевидных только обывателю.

Управление производством знания — тоже отдельная наука, и ее неявные азы в основании проекта также всегда можно реконструировать. В проекте «Наука» такие представления либо не выходят за рамки обыденных, либо антинаучны: оргвыводы строятся на ложных посылках, при замерах результативности используется методологически «грязный» инструмент и т.п.

Наукометрия против экспертизы. Фундаментальная ошибка — представления о том, что в планировании и оценке результатов в науке все исчисляется «объективно» замеряемыми параметрами. Типичная иллюзия: таких теорий уже давно нет даже в качестве ошибочных. Зато есть сложная наука о науке: социология знания, логика и методология научного исследования и отдельно — строгие методы формализованной экспертной оценки. Однако профессиональная экспертиза отодвигает внешнего функционера на задний план, что противоречит духу всего проекта и всех наших «реформ». Для универсального менеджмента важна возможность принимать решения, ничего не понимая в сути предмета, а это возможно только с помощью арифмометра.

Показатели против продукта. Другая необходимая опция — возможность «подкручивать» прибор для получения победной отчетности. Все знают, как натягивался результат в повышении зарплат ученым в соответствии с прошлым «майским указом». Концепция нового проекта должна была бы начаться с работы над ошибками и с гарантий, что такое не повторится. Однако и в этом плане теневая идеология проекта создает идеальную среду для манипуляций и симуляции. На первый взгляд это согласуется с общим духом «большой политики ошеломляющей видимости». Но в данном проекте мешают глобальные претензии прорыва. Это как Путину щеголять перед мировой элитой часами Blancpain в китайской реплике.

Рывок вместо обустройства. Вся эта идеология неявно исходит из того, что прорывы возможны без укрепления тылов и линии фронта. Политика внешних эффектов: «Блеснули две форели…» — а там трава не расти. Чтобы производить сверхновое и сверхсложное, надо для начала восстановить саму способность производить, освоив среднеинновационные и среднетехнологичные производства. В противном случае авангард, оторванный от своего обоза, попадет в котел, сам перейдет на сторону противника и начнет воевать против тебя же. Системную отсталость нельзя обхитрить прорывами. Прежде чем мечтать об искусственном интеллекте, надо решить проблемы с интеллектом естественным.

Допинг вместо физкультуры. Это принципиально: либо наука сама развивается оптимальным образом в условиях, когда ей хотя бы не мешают, — либо ее «развивают» извне под административным давлением. В нашем случае явно доминирует идея форсированной стимуляции вместо создания условий. Наращивание публикационной активности — это еще и способ «заставить ученых работать» при полном непонимании истинных мотивов и стимулов научного творчества и беззаветного служения науке. Так же в проекте решается пресловутая проблема внедрения: согнать в инновационные консорциумы 250 компаний, которые сейчас финансировать науку и инновации почему-то не рвутся. И это вместо того, чтобы оптимизировать условия производства знания, всерьез создав отечественный Doing Science, подобный Doing Business. Наши условия для мегасайенс и вовсе кислотные.

Административный восторг против статуса ученого. В системе производства и утилизации знания символический капитал значит не меньше финансового. Профессия нуждается в уважении и самоуважении. Сейчас статус ученого в России опущен небывалой административной надстройкой, а процедуры инициации дискредитированы обилием кандидатов и докторов с проблемами на уровне ЕГЭ. Прорывом было бы простое действие: к чертовой матери лишить степеней всех политиков и функционеров с сомнительными диссертациями и защитами. Нынешняя система руководства наукой унижает ученое сословие, возвышая слой политических и административных кураторов с их подельниками и заложниками из самой научной среды.

«Вторая наука»

Советская власть, при всех идеологических издержках, создала не худшую в мире систему производства знания и его утилизации — практически уникальный в истории мировой науки полный научный комплекс. В отношении академии нет лишних иллюзий, но это и не повод создавать параллельную систему, не исправляя недостатки существующей, но втягивая худшее, что есть в академической бюрократии.

Это тоже своего рода конкуренция: если не получается конкурировать на территории нормальной науки, можно соревноваться в параллельном пространстве, используя все преимущества политического и административного влияния, включая доступ к телу. Для этого создается своего рода вторая наука, которая должна расцвести на чистом месте и показать старой науке, как надо делать и продавать знание. Будто не было Роснано, «Сколково» и др.

Пока из публичных данных не вполне ясны будущие отношения между вновь создаваемыми структурами и существующей системой: «на базе» старых лабораторий, с их «участием» или же на новой основе, отдельно. Но и нет гарантий, что не реализуется худший из вариантов — параллельный. Проблема уже давно стала системной. В СССР внешний по отношению к науке аппарат имел какие угодно преимущества — идеологические, статусные, но не деловые. В новой России также долгое время работала идея Косыгина: «Реформировать Академию — что стричь свинью: визгу много, а шерсти мало». Но теперь, когда объекты «стрижки» разобраны, но появилась возможность перераспределить потоки, наука становится интересным куском с потенциалом социального, организационного и статусного «отката», не говоря о других видах заинтересованности. Типичное порождение коммерциализированного авторитаризма: хвост рулит собакой в собственных интересах.

Создать на чистом месте плацдарм для небывалого прорыва непросто: помимо денег и полномочий нужны площади, кадры. Все это чревато новыми закрытиями, экспроприациями и скандалами, для которых внутриполитическая атмосфера складывается не лучшим образом. Простому перетоку кадров будет мешать академический патриотизм и неприятие самого стиля реформы. Планы репатриации мозгов упрутся в политическую атмосферу как минимум. Наконец, сама технология стимулирования приведет к тому, что все преимущества окажутся (уже оказались) не у потенциальных авторов прорывных откровений, а у энергичной и организованной серости, умеющей поднимать библиометрию на пустом месте.

Шансов как минимум два. Либо сработает испуг перед неминуемым провалом и протестом самого научного сообщества — либо будет попытка реализовать худший из вариантов, но, как обычно, слегка корявая. И тогда поможет культурный код: «Лень простого русского человека это не грех, а совершенно необходимое средство нейтрализации кипучей активности руководящих им дураков» (с).

Наука и власть: война миров

Взаимоотношения науки и государства в принципе проблемны, но сейчас это отдельная и куда более общая тема. Постмодерн смешивает бинарные оппозиции в отношениях «друг—враг» и самих формах ведения войны. Это уже давно не просто оттопыренная философия в духе Шмитта–Фуко–Лиотара, но живые реалии внешней и внутренней политики. Война гибридная, холодная, гражданская, «вежливые люди», которых «там не было», ПЗРК из Военторга — сплошные спецоперации, троянские кони и вирусы. Сами мирные инициативы становятся формой экспансии — проникновения и вмешательства.

В новой, постмодернистской реальности «власти–знания» о планах государства в отношении науки также нельзя судить по риторике вечного мира и даже дарам. Менее доверчивые техники распознавания намерений фиксируют только реальные, эмпирически фиксируемые действия на развилках. В военной науке есть понятие «миронарушитель» с полным описанием состава деяния. Такая аналитика безжалостна, но не более чем сами стремительные удары, периодически реформирующие науку из засады и в спину. Остается понять, что именно заставляет благодетеля вести себя в отношении благоприобретателя с манерами законченного агрессора.

Этот роман пришлось бы назвать «Опасные связи» или «Накануне». Президента РАН Фортова знакомят с законом о ликвидации Академии в ночь перед внесением проекта в Думу. Высочайшее обещание на три года совместить посты президента РАН и руководителя ФАНО исчезает как не было. Без лишней заботы о прикрытии срываются нормально подготовленные выборы президента РАН. Под видом упразднения ФАНО поднимается в статусе до Минобрнауки со всеми своими претензиями и аппаратными причиндалами. Это уже не инциденты, а доктрина и стиль: ночи длинных ножей, эффекты внезапности и сплошные неожиданности — неприятные и недетские. Для обсуждения нового нацпроекта ученым не хватает всего двух вещей: времени и самого текста. Наука узнает о контурах проекта «Наука» в пересказе газет, когда уже все решено.

При любых побуждениях власти такая техника общения возможна лишь в двух случаях. Либо ученые — это дети, которых умным людям приходится воспитывать во всеоружии взрослых хитростей. Либо — это все же война с упертым и изощренным противником.

Если РАН — это детсад с пожизненной продленкой, то кто эти взрослые, взявшиеся учить науку научной организации науки? Если же это война, то кого с кем и за что?

Самое простое — война некомпетентности против обычных для науки процедур инициации и аттестации как системы «защит». Нормального диалога с наукой о науке эта реформация не выдерживает. Эти проекты просто нельзя защитить, как нельзя провести через нормальные советы беспомощные диссертации политиков и функционеров. Отсюда и анонимность проекта. Лишний риск оказаться в положении «экспертов» Рособрнадзора, закрывавших Европейский университет и Шанинку… и тут же уличенных «Диссернетом» в ничтожности с признаками злоупотребления. Идея: «Незнание — это сила» работает только в паре с другим принципом: «Война — это мир». Когда-то для Грузии придумали «принуждение к миру». Теперь у нас власть в отношении науки занимается «принуждением к исследованию и творчеству».

Иду на грозу

Так назывался один из героических фильмов о советской науке. Власть обрекает себя на серьезные риски самими попытками «познать» науку (в разных смыслах этого слова) — да и население в целом. Зашкаливающие рейтинги только на первый взгляд говорят о большой любви: в мирном сосуществовании народа и государства таких цифр не бывает. Эта ненормальная популярность (там, где она действительно есть) именно «завоевана» — со всеми неприятными коннотациями этого слова. Если пока у нас еще плохо с «наступательной идеологией» от недоучек, то с «агрессивной пропагандой» все в порядке: во всемирной истории промывания мозгов эти немереные ресурсы и ошеломительные эффекты почти беспрецедентны.

Однако такой надрыв не бывает долгим. Чтобы держать население в тонусе обожания или хотя бы доминантной лояльности, необходимы все большие дозы идеологических и пропагандистских «веществ». Проблемы с передозом начинаются как у потребителей, так и у самих дилеров. Все, что выглядит поначалу чередой досадных неудач, становится тенденцией. Система не выдерживает растущей нагрузки. Начинается распад самой гибридности. Общество перестает принимать правила игры и соглашаться с грубыми условностями. Не срабатывает сама тактика заигрываний, как это было, например, на губернаторских выборах, в том числе с обласканным Приморьем. Чтобы хоть как-то выбраться из этого пике, надо менять сам характер взаимоотношений, но политическая инерция пока преобладает: люди делают, что умеют и как привыкли, не задумываясь о не самых отдаленных последствиях. С некоторых пор эти данайцы сюда ходят с «дарами» как на работу, но соблазн получается каким-то ущербным и неискренним, не по любви. Никому в голову не приходит, что «обласканное» таким нацпроектом научное сообщество в итоге не только не прильнет к благодетелю, но и затаит обиду и злобу, которая может вылиться в самый неподходящий момент?

Нельзя недооценивать смену тенденции в целом. Проще всего провести параллели с пенсионной реформой, вносящей раскол между всеми доживающими и теми, кого новые тяготы никак не затрагивают, — представителями власти, силовых структур и прочей опричниной. Новая модель, проступающая в отдельных контурах проекта «Наука», грубо раскалывает научное сообщество по линии приближенности к источнику денег и прочих ресурсов, в том числе организационных и символических. Но и это лишь видимый слой. В общем виде проблемы с лояльностью, эффективностью промывания мозгов и прочим инструментарием «принуждения к любви» начались еще до объявления о планах повысить пенсионный возраст. Надо понимать, что отношение научного сообщества к власти тоже подвержено известной динамике, и реализация нового проекта по старым аппаратным лекалам лишь усугубит ситуацию. До какой-то степени исправить положение дел еще можно, но есть и необратимые моменты. Аппаратные спецоперации на территории науки уже слишком наследили, причем грубо, как с паспортами и билетами туристов из ГРУ. Здесь все ходы записаны, и возвращать взаимное доверие если и придется, то с большим трудом. В относительно мирные периоды взаимодействие налаживается, как в логике «стационарного бандита», но все живут в ожидании следующей диверсии или удара.

Мудрый человек сказал: «Любовь, как война… легко начать… тяжело закончить… невозможно забыть…» К войне под видом любви это тоже относится.

Александр Рубцов